О МАСЛОВЕ, Елена Воробьёва, 1996
Был вечер, снег, троллейбусы не ходили, Маслов ждал нашего прихода в квартире № 122 (*подъезд сразу за аркой).
Гонимая как внешними, так и внутренними обстоятельствами, я с Виктором быстро шла вниз по Ауэзова до самого «Масловского» дома, прихватив предварительно бутылку красного вина и пачку печенья «Haylayf». Сергей открыл сразу, как только мы поднялись в полутёмном лифте на четвёртый этаж.
— Хорошо, что вы пришли сегодня, а не вчера. Вчера не было света, и вы бы ничего не увидели, — были первые его слова, затем последовал жест приглашения в комнату-мастерскую — Или, может, посидим на кухне? — продолжал он, на что я ответила протестом и уселась на кровать, застеленную клетчатым одеялом, приготовившись смотреть и слушать.
Маслов ходил по комнате, вытаскивая одну картину за другой, сопровождая свои действия комментариями и поглядывая на нашу реакцию. Он говорил о том, что изображено, почему изображено, в каких условиях и в какое время создавалось изображение. Например, картины «Завтрак на траве» и «Прогулка по городу» впервые были выставлены в московском зале на Малой Грузинской ещё в 1981 году, когда он учился в аспирантуре. Его приятель посоветовал ему выставиться там, так как «чем более известен человек, тем труднее его посадить». Далёкий от политических страстей Сергей, робея, вошёл в многолюдное помещение, где периодически, среди шума неслись проклятия в сторону властей, и представил на суд выставкома три необрамлённые картины. На вопрос об отсутствии обрамления Маслов ответил: «Ежели не возьмёте на выставку, так что же тратиться?» Тогда ему посоветовали воспользоваться деревянными линейками, имеющимися в продаже в «Канцтоварах».
Две картины выставили.
«Masloff, Masloff, who is Masloff?», — спрашивали иностранцы, желая приобрести его живопись, и не находя автора.
Автора не было. Он был влюблён и, страдая от неразделённой любви, писал «Продавца испорченных вещей».
— Вы знаете, — обратился Сергей к нам, — люди обычно продают не нужные им вещи. Вот, например, перегоревшая лампочка, остывший чай, использованный презерватив или огрызок яблока, — показывает на холст, где некто, видимо его удачливый соперник по любви, торгует этими предметами, сидя в позе восточного мыслителя. Далее следует разговор о превратностях любви, о том, что семнадцатилетние его больше не интересуют, что кто-то обещал сшить ему брюки из давно купленной ткани и так и не сшил, а русские женщины ведут себя абсолютно безобразно по отношению к своим мужьям и кричат на них принародно, обзывая и унижая совершенно незаслуженно. Постепенно тема меняется, и мы уже обсуждаем вместе с ним, акции каких фондов и предприятий выгодно покупать (*по мнению Маслова), чтобы обеспечить себе безбедное существование в будущем, а также преимущества информационной компьютерной сети Интернет.
Картины копятся одна за другой, готовые рухнуть. Виктор помогает их расставлять: бесконечные номера «Снов»; картины, писанные под «каждый Новый год»; живописные реакции на передачи «Ночь любви» радио НС; Ван Гог, идущий по Монмартру мимо обнажённой Джоконды и пузатого Наполеона Бонапарта; танцы кочевых и оседлых народов; шагаловские персонажи; «Иисусы Христы» — краснощёкие и бледнолицые, летящие на черных истребителях; восточные мудрецы, стоящие в растерянности перед игрушечным черным камнем «Кааба», перебирающие чётки в молитве, сидящие под навесом в «голубой степи»; любовники, любовники, бесконечный ряд влюблённых и любящих.
Сергей по-детски обеспокоен моей женской реакцией на его «эротические сцены», на что мне пришлось ответить, что, я прежде всего — художник, а его живопись отнюдь не порнография.
— К сожалению, женщины нашего педагогического коллектива не понимают поэтики моих откровенных текстов и картин. Многие перестали со мной здороваться и отворачиваются при встрече, оберегая свою чистоту и нравственность. Считается, что я отрицательно влияю на учеников колледжа, — сетует Маслов.
К примеру, коллеги выразили сомнения по поводу актуальности темы «Блудный сын», разрабатываемой его учениками на уроках композиции. Видимо, ближе и понятнее для общего восприятия была бы тема «блудной дочери».
Что ж — Восток.
«Поработившие Восток будут побеждены им», — цитирует кого-то Сергей и демонстрирует холст с изречениями из Корана на арабском языке.
Постепенно наша встреча подходит к концу, завершаясь показом «подкроватной» живописи и рисунков периода ученичества, а также семейных фотографий из большего альбома, обитого красным плюшем. Сергей просит угадать, где он на фотографии среди воспитанников детского сада. Я уверенно тычу пальцем в физиономию глазастого пацана с оттопыренными ушами.
— Неужели не изменился? — удивляется он.
— Абсолютно.
.........
Ночью мне снится очередь искусствоведов, толпящихся перед картинами Маслова с текстами своих статей в руках. Каждый торопится высказаться.
«Творчество Сергея Маслова сформировано под воздействием постмодернизма конца ХХ века и является его отголоском, проявившемся на восточной территории постсоветского пространства...», — слышно с одной стороны. С другой — доносится что-то про «человеческий космос» и про то, как Сергей Маслов своим искусством «взрастил Ветвь на Древе Жизни, корнями уходящем в глубь веков».
Мимо проходит старец в чалме. В руках у него маленький священный черный куб «Кааба».
«А ведь Малевич изобразил только одну из граней священной „Каабы“. Заглянуть за угол не решился», — мелькает у меня попутно.
Сергей быстро фиксирует на холсте свои и чужие сны.
Последнее, что снится перед пробуждением, — это крупно написанные буквы, виденные в квартире у Маслова над смывным бачком:
«ПУШКИНУ — ВСЕ!»
Я открываю глаза.
